я иду, а следом за мной тянутся мрачные тени,
эта гексаграмма становится истиной, картой, по которой завтра мы отправимся на восток. правдой, отравляющей самую суть, исцеляющей где-то на глубине, за секунду до смерти, словно пуля, оцарапавшая висок, и давшая силу речи тому, кто нем.
Десять лет минуло с тех самых пор, когда мне суждено было переступить порог родительского дома, конечно же, при этом пережив самый настоящий эмоциональный калейдоскоп, базирующийся на удивлённом осознании страшной и ужасной истины, - неопознанные летающие объекты существуют и пора уверовать в Санта-Клауса, - конечно же, всё было не так уж тривиально, как рисовалась в моём детском воображении, а потом с возрастом захлебнулось саркастическим ядом от всей комичности сложившейся ситуации. Мне казалось, что я походил на того щенка, что сначала с любовью купят родители на Рождество своим капризным детишкам, а потом, уже повзрослевшего и наскучившего его выставят за порог, - бросив и заставив скитаться по морозным одиноким улицам в поисках чего-нибудь съестного, найденного на помойке. И я видел сотни тысяч таких собаках, малая часть из них была потеряна, ещё меньшая часть - найдена, и всего лишь единицам удавалось обрести кров и заботливых хозяев, и каждую сотую такую собаку я встречал на пороге клинике, где проходил практику. И я видел их взгляд, наполненный болью и непониманием всей той жестокости, на которую их обрели, казалось бы, любящие некогда хозяева, - взгляд у брошенных бездонен и тускл, чем у диких и никогда не имеющих дома собак. Сложнее всего бороться с теми, кто просто-напросто не понимает, а за что с нами так поступили? неужели мы так плохи?, когда ты знаешь, что всего лишь сутки назад у тебя было всё - хоть какая-то забота, опора и любовь, а вот сейчас нет ничего, всё растаяло, как воздушные замки, - внутри всё проедает сомнение. В каждый сантиметр тела проникают боль, которая сменяется со днями жестокостью, и страдания, съедающие всю человечность, оголяющие каждый нерв злостью и ненавистью, заполняющей сердце и заставляющей лёгкие работать лишь на одном яде, сарказме или цинизме, это уже не имеет никакого значения. Каждый переживает утрату по-своему, и не каждый способен её пережить, кто-то лишается рассудка, кто-то довольствуется малым, а кто-то, просто-напросто, не чувствует ничего - безмятежные пустоты внутри напевают свой смертный набат.
Раз удар, два удар, три удар.
Один удар говорит нам о справедливости, той самой, что заставляет в себе сомневаться - быть может, всё дело было в тебе самом? Может быть в этом была и моя вина? Второй удар говорит нам о сожалениях, тех самых, что порождают боль и ненависть, - быть может, мы что-то друг другу недосказали, не поняли, не прочувствовали? Может быть в этом была и твоя вина? Может быть я, по твоим прихотям и желаниям, чувствовал намного больше положенного? Третий удар говорит нам о пустоте, той самой, что уже никем и никогда не заполнится. Может быть она никогда и не научит нас любить так, как должно любить тем, чьи сердца бьются равномерно, здраво и добро? Быть может, что во мне вся любовь, все те человеческие значимые чувства, что диктуют мораль и честь, сгорели давным-давно, теперь там лишь пыль и грязь. Моё нутро - это грязь, порок и страх, страх не персонально мой, а мной внушаемый тем, кто так легко и просто падает замертво жертвами моей жестокости. Мой набат воспевает марш Смерти, так нещадно мною проповедуемой.
  колокол бьёт здесь вместо медового света – неспящий лёд.
здесь снег растворяет кожу, цепляет за втиснутый в горло жар лишает силы бежать.
Ты осматриваешься по сторонам, стоя посередине площади Дам, изучая рельефность архитектуры Королевского дворца, подле которого собралась многочисленная толпа приезжих туристов, сопровождаемых гидами. Ещё буквально несколько минут назад ты проходил вдоль улицы Дамрак, по которой, как и ты, попадали с железнодорожного вокзала на площадь, тебе даже повезло посетить одну из ремесленных мастерских, расположенной в одном из узких амстердамских домов, а также дождаться открытия сувенирной лавки при музее, дабы прикупить капризной Сесиль очередную безделушку. Конечно, могло показаться, что ты по собственному желанию прибыл в столицу Нидерландов, - с одной стороны, однако, это было именно так, - но даже в этом, казалось бы, собственном решении таилась некая загвоздка: во-первых, настоятельно припал на колени пред тобой, моля о пощаде и снисхождение, Людвиг, которому уж очень не хотелось томиться в обществе всех своих дальний родственников, напудренных надушенных бабушек, которые его, как младенца, теребили за щёчки, постоянно щебеча о том, что он - худ, как щепка и пора бы его откормить. Людвиг был ещё крайне молод, подозрительно упрям и сварлив, в свои девятнадцать лет он отличался некой омерзительной склонностью к авантюрным злостным деяниям, - уж больно нравилась ему его роль кровожадного убийцы, действующего во имя вознесения Культа. О да, отлично парнишке промыли мозги, - постоянно прокручивая у себя в голове собственное воспоминание и призыв к исполнению своих обязанностей и долга, удивлялся ты. Во-вторых, стоило отметить, что ты так и не смог отказать в услуге братцу, потом, конечно же, ты сполна вытрусишь с него должок, - об этом ты уж непременно не забудешь, - но и было приятно засветить несколько раз, будто бы случайно, свою персону перед Эвелин, позлить её и в очередной раз дерзнуть, отпустить злую шутку и показать, только ей одной, какой-то ты на самом деле плохой и ужасный человек. Потому что многие из тех, кто вечером соберутся на своём торжественном вечере, будто бы на чьих-то похоронах, считают тебя очаровательным душкой, с улыбкой до ушей, мягким и лаконичным голосом, правильным и должным воспитанием, ты весь такой вышколенный джентльмен и галантный кавалер. Конечно-конечно, всё именно так. Однако, при Эвелин не было нужды притворятся, потому что она тоже была вся такая неидеальная, как казалось на первый взгляд - истинная леди, образец сдержанности и самообладания, серьёзно? Юная Сомбре была такой же изысканной притворщицей, что могла бы по своему коварству и способности пудрить мозги сравниться с тобой, но, конечно же, она была той самой леди, которая хоть и пытается казаться такой сильной и гордой перед тобой, в какой-то степени в изысканной лжи могла бы тебе уступить. Всё-таки, ты был старшим в вашей маленькой тесной компании, что изрядно злило и доставляло негодования Эвелин, потому что дотошная до собственной идеализации девушка не могла смириться с такой несправедливостью, быть в чём-то хуже тебя. Напомним, что самомнение у тебя было раздуто настолько, что собой бы загородило не только солнце, но и хапнуло бы немалый кусок луны, - кончено же, всё это самомнение и напыщенная гордость мастерски тобой скрывались, выставляя напоказ того самого Акселя, которого многие считали самым обычным простачком. Такие простачки потом просто первоклассно пускают кровь и кишки своим неучтивым жертвам. И, наконец, добравшись до своего отеля, распаковав вещи, принимая душ и выбирая себе подходящий под атмосферу вечера костюм, - галстук и бабочка-галстук беспощадно были заброшены, уж очень тебе не нравились различного рода удавки, - начищенные до идеального блеска ботинка вкупе с чёрными брюками, смокингом и белоснежной рубашкой, с дерзостно расстёгнутыми верхними пуговицами, добавляли некого загадочно-опасного очарования, подчёркивая, твоим находящимся в творческом беспорядке густым, отросшим, немного кудрявым тёмно-русым волосам. Вся эта гамма, некая напыщенность образа, уж очень была к тебе лицу, несмотря на то, что больше всего ты предпочитал обычные джинсы и различные футболки, чаще всего с вызывающими надписями и рисунками, этакий истинный подросток-бунтарь. Конечно, сейчас, в свои двадцать два, ты и был истинным бунтарём, но всегда для всех таким сдержанным и тихим, особого рвения к неподчинению не проявляющего. Вот он обман чистой воды, самая великая, из всех возможных, ложь.
Следуя к вызванному такси, ты садишься в салон, проезжая мимо ночных улочек города, внимательно всматриваешься в окно, погружаясь в свои собственные мысли и не замечая, как машина останавливается. Отлично, хотелось хотя бы чуток побыть наедине с самим собой, не обременяя себя обществом постоянно лезущих ни в своё дело противных людишек, ты, потягивая водителю деньги и оплачивая свой проезд, выходишь из машины и двигаешь в сторону входа по мощённой дорожке, огибающей дугу мимо посаженных туй. Войдя внутрь помещения, ты встретился взглядом с одним из старых знакомых, который был готов непременно пойти к тебе, втянуть в разговор с другими такими же, как и он сам, великовозрастными достопочтенными джентльменами, которые явно ведут очередную светскую беседы, но тебе удалось ловко увернуться, скрывшись в толпе других, мелькающих перед тобой и разделяющих вас, гостей. О, да прославится имя Богини, что на этом званном, гнетущем, вечере не присутствовала твоя родня - отец, мачеха и младшая заноза в одном месте Сесиль, которую лучше бы переехал трактор или на голову упало пианино, любой исход её скоропостижной кончины был для тебя привлекательным, изучая гостей, всматриваясь в лица тех, кто казался тебе знаком, - в частности они, на самом деле, в большей степени считали тебя своим знакомым, нежели ты, потому что когда тебя вообще заботили все эти собравшиеся в одном месте представители Культа? - никогда и не при каких других обстоятельствах тебе не хотелось с ними знакомится или иметь общих дел. Себе, чёрт возьми, дороже. Ох, тебе бы сейчас домой, обратно в родные просторы и стены, где тебя встретит небольшая стая, твоё лохматое семейство, домашних питомцев - пять кошек, два кота и три кошки, и три собак, где-то вечно бродящие две черепахи, пернатые и грызуны, не хватало лишь для полной компании рыбок, но ты их никогда особо и не любил, в отличие от всей другой живности, которую постоянно таскал с собой домой. Выдыхая, зарождалось внутри чувство массовой тошноты от всего того колорита духов и одеколонов, будто бы тоннами вылитых на тела и одежду гостей, что газовая камера показалась бы тебе райским местом, ты берёшь бокал с вином, предлагаемый официантом и стараешься как можно скорее найти укромное место подальше от этих людей, но... Подошедшая девушка, в элегантном, почти что скромном, в буквальном смысле, сдержанном платье лилового оттенка, миловидная брюнетка, завела с тобой беседу после того, как представилась Камиллой. Казалось, что ты внимательно смотришь на её лицо, наблюдаешь, как розовеют её щёки, но твой взгляд был прикован к узору на шторах, ибо лицом ты стоял к окнам, открывающим чудесный вид на ночной город и пролегающий канал. Ты инстинктивно обернулся, когда лёгкая девичья рука возлегла на твоё плечо, конечно же, из сотни тысяч ароматов, вступивших сегодняшних вечером в воздухе в борьбу, можно было уловить тонки утончённости в духах Сомбре. Конечно же, какой званный вечер может обойтись без данного семейства? Если перед тобой возникла сама Королева, то где-то неподалёку носились принц и принцесса, маленькие Гэбхард и Себастин, такая миловидная точная копия твоей матери. - Смиренно покоится в ближайшей канаве, как и твоя личная жизнь, ma chеre, - лукаво улыбнувшись произносишь ты, извинившись перед отошедшей юной леди, развлекающей тебя последние минут тридцать, в каждом твоём слове сотая доля всё того же сарказма, яда, издёвки. Ты берёшь ладонь девушки в свою, и преподносишь её к губам, касаясь им бархатистой белоснежной кожи ведьмы. - Это не торжественное сборище, а сборище конченных сплетников, все уже прознали о том, что твоему милейшему жениху больше по вкусу морковки, - ты чуть наклоняешь в сторону голову, изысканно, так по-невинному улыбаешься, когда её прелестные голубые глаза готовы прожечь сквозь тебя дуру. - Потанцуешь со мной или же мы найдём место, где будет удобней всего напиться? Хотя, посмотри на себя, ты уже этим занимаешься в гордом одиночестве, почти как традиционный, истинный, любитель выпивки. Послушай, личная жизнь явно не идёт тебе на пользу, хочешь мы посмотрим ближайший монастырь? - ты вкладываешь руку девушки под свой локоть, приглашая её отойти в сторону, на свежий воздух, чтобы придать её бледному лицу хоть какую-то свежесть, а то она похожа на вчерашний пирог, вроде бы вчера он был ещё красивым и нетронутым, но, постояв сутки в холодильнике, заметно утратил былую форму.

«Это будет меньшим из зол»
я с трудом поднялся, истекая ихором, плюнул в него и ушел. Мне больно – разбитому зеркалу, оборванной кем-то струне, из оставшихся сил я цепляюсь за имя – всё, что осталось мне.
Мы где-то за гранью, за чертой всех набожных возвышенных чувств с ранних лет вбитых нам в голову, - мы с тобой где-то на дне пустоты, куда нас грузными притягивает якорями, будто бы удавкой закинутой нам не шеи, - и мы прём, чтобы пробить систему насквозь, против привитых правил, играя роли совершенно других людей. Незнакомых для нас людей. Кто тот человек, что просыпается с моим лицом по утрам, натягивая глупенькую усмешку на губы? Он пьёт чёрный кофе, хоть я его и не люблю, читает свежую прессу с заметками о политике и экономике, хоть я и её не люблю, надевает строгий дорогой костюм, хоть это полностью противоречит моему стилю, и выходит утром на работу, которую он так не любит? Этот человек с моим лицом делает вид, что приветлив и мил, играет набожную роль, прописанную негласным сценарием, и отчего-то не получает удовольствия от всех засевших в моей голове злодеяний. Мы с ним играем в тихую ненависть к друг другу, живём в постоянном несогласии, противоречии и резонансе, где-то в моей голове я слышу отдалённое эхо, протяжный вопль закрадывается в моё сознание, пытаясь разорвать барабанные перепонки - мне хочется сделаться глухим, немым и слепым. Я не хочу слышать ни единого слова из той проповеди, вычеканенной его устами морали, не хочу смотреть в своё собственное отражение, чтобы не увидеть собственного лица, - того самого, чей голос будет звенеть в моей голове: покайся, пока не поздно; покайся, пока ещё время, - я не хочу говорить своим голосом, чтобы не услышать его. Во мне давно поселился отголосок порочного демона, злостной сущности, кажется, выжравшей всю мою добродетель до последней крошки, - мы уповаем на Бога, мы возносим молитвы Божеству, мы преподносим Ей свои дары, действуем во имя Её, убиваем во имя Её, - разве всё ещё Дьявол и его порождения страшнее нас? В нашей жизни не осталось больше ничего божественного, наше предназначение, да будь оно проклято, давно покоится на руинах нашей праведности, возвышенности и веры, что отличали нас от них? И своих ли врагов мы убиваем во имя правосудия, приносим чьих-то детей, родителей, близких на алтари в дарственные жертвы во имя Её или же самих себя? Тщеславие, слепая убеждённость в своей вере, которые мы просто-напросто давно просрали, затуманило наш взор на убогую правду нашего существования. Наше существование пусто, скупо и ничтожно. В нас не осталось больше ничего от божества.
Мы с тобой пусты. В нашей пустоте прозябают другие сущности, возможно, те самые порочные демоны, что совратили нас с праведного пути, - и где-то среди всех этих сущностей, пороков и страхов, затерялись истинные мы. Мы всего лишь сосуды, оболочки для каких-то других личностей, живущих в наших телах. Каждый день мы надеваем на лица маски не для того чтобы обмануть кого-то, а чтобы обмануть самих себя. Нам страшно признаться в собственных слабостях, в собственных страхах и противоречиях, - пока мы живём в мире воссозданном нашими иллюзиями, псевдонадеждами и псевдоверой, для правды мы навечно останемся слепы. Мне не хочется чувствовать больше ничего, только боль - она делает меня сильным, непробиваемым и зависимым, она заставляет меня переживать сомнения, чувствовать внутри что-то большее, чем просто ненависть и пустоту, что-то более губительное и падкое. Боль, какой была бы моя жизнь без неё? Без боли душевной, моральной и физической? Ощущать, как под кожей пробегает ток чьи-то страданий, чьих-то переживаний, чьей-то боли, - всё это проникает в самую глубь подсознания, оставляя на нём свой вечный отпечаток - клеймо на память в сердце, сознании и теле. Каждый белоснежный завиток на моей кожи свидетельство очередного моего контакта с чьей-либо болью, этакий заключённый контракт на безвозвратный обмен, одностороннюю сделку. Я забираю, впитываю и пропускаю через себя каждую толику боли, да вот кто бы забрал мою? Во мне её недостаточно много, она вот уже несколько лет заглушает, тонет в гнусном потоке боли совершенно чужой, мною никогда не испытываемой. Возможно, кто-то скажет, что мои действия благородны и чисты, ведь я забираю чужие ненужные невыносимые чувства, но на самом деле мои поступки продиктованы эгоизмом, я топлю собственную боль в чужой, потому что она невыносима, она не даёт мне покоя, она заставляем меня чувствовать себя живым, чувствовать себя человеком. Мне не нужно это чувство, его необходимо пресекать на корню, мне не нужно сострадания и сомнения, мне не нужно жить в тени собственной морали, терзаемым виной и сочувствием. Мне необходимо жить пустотой, чтобы каждый день она поглощала всё то пережитое дерьмо, уничтожала все бреши в идеальной системе моего внутреннего мира. Мы работаем лишь на злобе, злоба - самый лучший двигатель. Нежное сердце - слабость, в нашем деле нужен холодный просчёт, холодное пустое сердце, потому что ещё никогда пылкие чувства и горячее верное сердце не приносило должных плодов. Когда-то мы играли по такому сценарию, но нас почти что уничтожили, стёрли с лица землю, наша вера была втоптана в грязь, и мы решили сыграть в эту игру по предложенным правилам, чтобы выжить и отомстить. Правила этой игры были довольно-таки просты: убей или будешь убит.
  *** Внутри больше не будут чадить микросхемы и рушиться системы, - всё позабудется, всё поглотится чёрной дырой. Она той же породы, с таким же бегущим по венам ядом, словно варившимся в одном котле с твоим, а потом в равной доли концентрата между вами разделённым. Ты отводишь взгляд, презрение лёгкими нотками играет на твоих губах, усмешка ещё не приобрела чёткой формы, но вот-вот тонкий рот растянется в ней. - По крайней мере было меньше проблем, - я даже не ощутил никакой досады и горечи от её исчезновения, - чем от твоего женишка. Досадно, моя милая Ева, что тебя так ловко ввели в заблуждение, следует ли отдать должное мастерским способностям твоего, как его там?, не супруга, он долго играл достойную роль. Право, стоит сказать, что одна маленькая деталь сломала весь его образ, видимо, чего-то ему для полного удовлетворения и счастья не хватило, - ты разводишь руками, губы плотной линией растягиваются в ухмылки, ты пожимаешь плечам и ловко берёшь в руки проносимый мимо официанткой на подносе стакан с какой-то алкогольной жидкостью. Право, стоит сказать, что алкоголь у тебя никогда не вызывал положительных эмоций, да и расслабиться он тоже особо не помогал, - да и наблюдая пьяный угар матери и её вечно сменяемых хахалей, желания когда-нибудь напиться в хлам отпадало само собой. Впрочем, тоже самое можно было сказать и о сигаретах, нюхательном табаке и наркотиках, в своё время ты на это изрядно насмотрелся, поэтому - спасибо, больше не надо. Хватит, в семье было достаточно выродков, один другого краше, поэтому хотелось хоть как-то вырваться из этого порочного круга. - Может у неё грудь была больше? - ты переводишь взгляд с лица девушки на её грудь, а после нескольких размышлений, отводишь голову в сторону, непослушные мелкие кудряшки волос подрагивают, неприятно падают на лоб, начиная, в некоторой степени, раздражать. - Хотя, в принципе, твоя грудь тоже ничего. Но, видимо, и этого ему было мало. Какой занятный человек, как ты ещё допустила, что он безнаказанно ходит по бренной земле? Неужели обида и жалость к самой себе настолько затуманили тебе взор, что ты начала терять сноровку в изысканной мести? Мы теряем тебя, Эвелин, - ты отводишь девушку в сторону, куда-то в середину танцевального зала, кто-то кружится, двигая конечностями, словно охваченный судорогами. Движения ведьмы грациозны и элегантны, с некой неуловимой плавностью, - истинная леди, правда? Обман да и только, юная ведьма славно играла роль хорошей воспитанной леди, но что скрывалось за этой маской? Такая же бездушная пустота, что скрывалась в тебе? Ничего более, кроме неё. Когда она зашагала прочь, ты последовал следом за ней, недоумевающие взгляды гостей были пристально обращены к девушке. - Простите великодушно, милая кроткая Эвелин, что мой яд, в любом случае, распространяется и затрагивает все объекты и субъекты, с которыми мне довелось хоть единожды пересечься. Такова у него участь, ничего не могу с этим поделать, - ты останавливаешься, когда останавливается ведьма и как-то небрежно высвобождается из твоей руки, ты издаёшь нечто подобное смешку, готовый в любую секунды расхохотаться, наблюдая за ведьмой, словно обиженным ребёнком, не хватало для полной демонстрации надуть накрашенные губки. Да, хватка у тебя было не самой заботливой, - приятней врезаться коленкой об угол кофейного столика, чем подержаться с тобой за ручки; уж извините, что мы такие не нежные, - ты ловишь взглядом знакомую шевелюру, темноволосая девчушка в компании светловолосого мальчишки одного с ней возраста что-то бурно обсуждали, а больше походили на дикую кошку и сварливую собаку, ты скрываешься за спинами стоящей за тобой толпы, чтобы, не приведи Господи, сия парочка узрела тебя. Конечно, младшие отпрыски Сомбре были куда милее и приятней, нежели взрослая Эвелин, такая вся из себя деловая, но эти два несносных подростка, забывающие о том, что, по сути своей, являются уже достаточно взрослыми людьми, при виде тебя превращались в необузданных детей, пытающихся то ли повиснуть на твоей шее, то ли придушить. - Мне достаточно того, что тебе на воспитание и заботу досталась моя сестрица, - а уж больно на меня похожа, правда?, так что, считай, тебе повезло: ты с самого её детства могла лицезреть, какими бы были мои дети, - ты прикрываешь зевок ладонью, запуская длинные пальцы в густые волосы, а после чуток поправляя ворот рубашки, в этом помещении, наполненном душистым зловонием, было невыносимо душно, а свежий воздух, стоит сказать, был весьма кстати. - В некоторой степени мне довелось стать монахом при нашей секте. Жаль, что тебя не удостоили чести сделаться жрицей, столько отвратительных было бы у тебя преимуществ, - тут уже не скажешь досада ли звучала в твоём голосе или облегчение, хоть кому-то в вашей секте повезло быть не втянутым в то дерьмо, которое жрицы и жрецы скрывают под покровом набожности и высшей цели. Ровным счётом ничего благородного и божественного в этом не было, хоть и считали все именно так, - всего лишь жалкий разврат, поставленный на одну ступень с загадочной высшей целью, о которой так никто ничего и не знал. - Видимо, что в нашем обществе элитные шлюхи, которым и не платят, ценятся куда больше, нежели обычные ведьмы нашей секты, - и это, твою мать, так бесит, что просто не передать словами, ты нервно передёргиваешь плечами, где-то отдалённо понимания, почему же мать старалась сбежать из этого проклятого места. Она не хотела быть чьим-то ночным утешением, продолжить славный род жрецов и жриц, проводя ночи с выбранным Верховным жрецом мужчиной, который, не испытывая никаких чувств, кроме похоти, будет коротать с ней время. Но и куда привели все её попытки казаться сильной? Всё в ту же яму разврата и похоти, но только отныне никто не делал за неё выбора в лице очередного ночного приключения, она была вольна сама выбирать себе хахалей, презренных представителей деградирующего слоя общества - безработные нахлебники, наркоманы и алкоголики. Никто не учил её разбираться в людях, никто не давал ей никогда права выбора, - вот она участь каждой второй рождаемой в вашей секте девочки. Омерзительная судьба, ничего не скажешь. Ты переводишь взгляд с одной девушки на другую, младшую Сомбре, чья фигурка мелькала на другом конце комнаты, она была веселой, хорошо воспитанной, похожей на неё - Я и так почти раб в нашей секте, придёт тот день, когда какую-нибудь кроткую жрицу захотят под меня положить. Это такой незабываемый опыт, что мне тошно только от одной этой мысли, и действительно посещает желание последовать твоему совету, - ты перенимаешь бокал из рук девушки, делая уверенный глоток, шипучая жидкость была тебе противна, поморщившись, ты вновь презренно хмыкаешь, скрещивая руки на груди и продолжая держать бокал за его тонкую ножку. - Ты невообразимо вульгарна, Эвелин. Истинные леди никогда не должны говорить о таком вслух. Мне кажется, что сенсационных откровений с морковками тебе должно было хватить на всю жизнь, зачем ещё пуще травмировать твою и так шаткую психику? Увы, к твоему сожалению, но я не хочу быть представителем семейства зайцевых, оставим эту почётную миссию твоему суженному. Ой, приношу свои извинения, бывшему суженному. Вечно я забываю, что он променял тебя, - ты игриво подмигиваешь девушке, делая очередной глоток, - напиться в хлам, да?, - может хоть раз попробовать? Вдруг перестанет болеть голова, вдруг перестанут болеть всё внутри? Ты потираешь большим пальцем правой руки глубокий завиток, темнее других на твоём теле, похожий на розу на тыльной стороне ладони левой руки, когда опустошённый бокал отправляется на поднос официанта. - Ну-ну полно, Ева. Не стоит теперь себя жалеть, никто искренне тебе не посочувствует, никто не поймёт и никому не будет до этого дела, так что просто смирись, что в твоей жизни был один весьма нелицеприятный случай. А то если продолжишь себя и дальше так жалко вести, то до добра тебя это не доведёт.
Ты говоришь это как-то отстранёно, будто и нет тебя вовсе, а вместо тебя стоит тот самый парень в выглаженном пиджаке, что по утрам пьёт кофе и читает газету с заметками о нынешнем политическом положении и курсе валют. Включить-выключить, нажать переключатель и сменить жизненный режим на "недоступен для всех" - это ведь для так просто и легко, что и сожалеть будет не о чем, правда? Ты встряхиваешь головой, сощурив взгляд, ты вновь обращаешь свой взор на Еву. - Во-первых, мне хотелось подействовать тебе на нервы, мы так давно не виделись, что я даже успел заскучать по тебе. Да и потом, моя садистская сущность не могла оставаться в стороне от приключившейся с тобой истории, мне необходимо было всё увидеть своими глазами, оценить ситуацию и зарядится позитивом, наблюдая за твоим гнетущем состоянием, разбавить его несколькими саркастическими высказываниями. Просто мне захотелось в очередной раз поиздеваться над тобой, мне это доставляет изысканное удовольствие, понимаешь? И, во-вторых, наш дорогой кузен падал мне в ноги, умоляя приехать и спасти его, а то всякие развратные тётушки затискают его за щёки, мечтая откормить. А потом, а они об этом думают, совратить и развратить его, этих старых развратниц ничего не остановит, - ты переводишь взгляд на стайку стоящих ближе к выходу дам, обмахивающихся веерами, и, выдохнув как-то злобно, вновь возвращаешься к разговору с ведьмой. - Я приехал спасти нашу принцессу из цепких ручонок старых ведьм, - ты переводишь взгляд на наручные часы, интересно, глупая Сесиль покормила твоих любимцев, ты взял драгоценную сестру на шантаж, поэтому у неё не было иного выбора, как следовать всем твоим указаниям. - Но, как видишь, она ещё пока не объявилась.

Econ136.6BettBettKoboWierHearPeriJuliPlayWindAtlaLotoGardObjeMarcPolaDeclBoneCyclLeigHaro
SignGranJorgDomeSeriGarnCaudDoctJuniPatrPalmSaleJohnJeweLacaPhilExpeSpicTaftWestPeteRHOD
SyphInteLacaKateWindLuisJeffJennGezaSanjSergLolimiliSansBehiCampNaroRodnHervmirrNikiPian
ElenToolBacaWindDolcEnriFirsContIdriEdwaLogiMiloNivaWillThieGardArtsArtsSalmBrowXXVIArts
EdmuAlanHiroArtsLapiMarkArtsdiamRHZNFranDonaJohnKoboJohaRandRadaPatrBriaMerrZORLWindStep
ChriStevJeweDemaSahaTokuXVIIFragSlyGJaneCurrLiebPierWilhLimeUndePsycdesiLibeExpeALCHHenr
SpeeHarvKenwSterJourBlueESBTEducEducBlanLiPoPureOZONWindWindWinxCrazBoscPhilCafeCrysUtel
TighRoxeThosVanbFlyiPartSublXVIIErviXVIIArisJameVIIIHonoJameOswamailVivaOlegBusiKillJohn
StepHardJohnClaySpyrJereRogeLipsMPEGHamiApplVIIIMachJeffSharWindPaulExciFanfFranJameRobe
BuilStopGeorRowlAutoLateThemSlyGSlyGSlyGNURBGetaBridRogeJackVaniIntrPotoBernSelmNeedPres
tuchkasWindDust